– Поехали, – коротко бросил он водителю.

– Что произошло, Женька? – спросил встревоженный бизнесмен.

– Они больше так не будут, – извинился за убиенных Окулист.

Цубербиллер посмотрел на друга, и веселая стайка мурашек пробежала по его спине.

– Ты их что, убил? – почему-то шепотом спросил он.

– Нет, я только отобрал у них значки «Ворошиловский стрелок», – так же шепотом по секрету сообщил Окулист и негромко пропел:

– Черный бумер, черный бумер,

Ты зачем так рано умер?

– Чего они хотели? Они хотели нас убить? – старательно бесстрастным голосом спросил Смирнов.

– Нет. Их интересуют по-прежнему твои документы. А от пули мы с тобой, Генка, никогда не умрем! Великие люди умирают не от пули, а от разочарования.

– Ребята, – вдруг вступила в разговор Людмила. – Вас послушаешь – тоска сплошная. Неужели в нашей жизни не бывает ничего хорошего?

– Бывает. Но реже, чем хотелось бы. Вот недавно, например, одна моя знакомая провернула удачную финансовую операцию, и ей стало хорошо.

– Я не об этом. Я о простых смертных, – возразила Людмила.

– И я о них, – кивнул Окулист. – Моя знакомая после той операции решила расширить территорию своего загородного участка. Прикупила несколько соседних фазенд с их грядками да халупами. Только одна соседка наотрез отказывалась продавать свой участок. И хоть фамилия у нее была Дуракова, оказалась далеко не дурой – выторговала за свою развалюху прекрасную квартиру в Питере.

– Ну что ж, не очень яркий, но все – таки хороший пример, – согласилась Люда.

– А это еще не история, – возразил Окулист. – Это только предыстория! Выехала эта мадам Дуракова из своей хижины и бросила там свою собаку, колли. Послонялась эта бедолага туда – сюда и приткнулась к охранникам той самой расширившейся территории, которую прикупила моя знакомая. Охранники – ребята добрые, подкармливали кобелька. Но тот хоть и ходил теперь сытый, то ли по своей старой хозяйкетосковал, то ли в какой духовной пище потребность имел… Короче, грустный был какой-то: морда симпатичная, но кислая до жути. И прозвали его за такое выражение внешности Уксусом. Они привык, отзывался.

Однажды увидела его моя знакомая. Она до всякой живности – сама не своя! Приласкала его, за ухом почесала. А тот стоит себе ласковый такой и смотрит на нее грустными-грустными глазами. А потом вдруг выкатилась из его глаз, как говориться, мужская слеза, блеснул он зубами…

– И сказал человеческим голосом: «О прекрасная Брунгильда, будь моей женой!» – продолжил за Окулиста Цубер.

– Нет, – стойко выдержал прикол Окулист. – Узнала она, что собаку назвали Уксусом, наорала на охрану и велела переименовать в более достойное имя. Легко сказать, когда он к своему имени уже привык! Велела хозяйка ежедневно хавчик ему из ресторана привозить, роскошную будку с утеплителем из финских стройматериалов по ее указанию сделали, раз в неделю – профилактический осмотр у ветеринара, кандидата наук. Теперь живет – кум королю. И зовут его теперь – Лексус.

– Прямо как из кинофильма про американскую мечту. Про собачью, – уточнила Людмила.

– Да, – согласился Окулист. – Разница лишь в том, что у американцев их мечты чаще осуществляются на экране, чем в жизни, а эта история – настоящая.

– Ты хочешь сказать, что американцы плохо живут? – с иронией спросил Смирнов.

– Нет. Материально хорошо живут. Только вместо мозгов у них часто гамбургеры и чизбургеры.

– А это не одно и то же? – поинтересовалась любознательная Людмила.

– И то, и другое дрянь, но многим нравиться. Как пиво – шампанское для бедных, так и эта жрачка – плебейское лакомство. Но мы люди не гордые, и не такое едали, помнишь, Генка?

– Еще бы. В военном училище даже байка ходила про то, что в военных подсобных хозяйствах свиней не режут, а взрывают: в миске мяса никогда не было – либо кости, либо жир.

В разговоре возникла небольшая пауза. Окулист вынул из кармана сотовый телефон и набрал несколько цифр. На том конце отозвался Сева Лёдкин – старинный приятель Окулиста, майор ФСБ, ас в сфере компьютерных технологий и обладатель уникальных баз данных.

– Привет, Селедыч! Это Фролов. – Помощь нужна. Пробей, будь другом, информацию о некоем гражданине с творческим псевдонимом Бонза, тысяча девятьсот, – Окулист на секунду задумался, – восемьдесят пятого примерно года рождения. Предположительно, мелкий криминальный делец.

– А сам уже по своим каналам посмотреть не хочешь, – хохотнул Сева. – Понимаю, не царское это дело…

– Да причем здесь…, просто дело срочное, а я в машине еду.

– Перезвоню, – по-деловому сообщил Ледкин и отключит телефон.

– Гена, – осторожно спросила Людмила, – прости за бестактность, но мне не понятно: почему ты с тем молодым человеком не побеседовал, который участвовал в похищении кейса?

– Ты хочешь спросить, не рано ли мы с твоим мужем начали водку пить? – уточнил вопрос Окулист. – Да в том – то и дело, что водку мы пили от безысходности. Понимаешь, ни черта пока понять не можем. Парень этот чернокожий просто молчит, как глухонемой. Может, он и вправду глухонемой. Я с ним и по-английски говорил, и на тех африканских диалектах, которые знаю, а он, гад, только ежится и молчит. Не бить же его в конце-то концов.

– Ну, – тщательно подбирая слова, заметила Людмила, – на гуманиста ты меньше всего похож.

– Но, надеюсь и на садиста тоже, – с надеждой в голосе парировал Окулист. – Вот Мишка Майонез приедет, – он пускай этого парня и допрашивает – у него в училище по английскому за допрос военнопленного крепкая тройка была.

Тем временем машина вкатила в Шушары, во двор, где жил Окулист. Перед подъездом за самодельным столом сидела небольшая группа сплоченных алкоголиков. Когда пассажиры «Мерседеса» выходили из машины, предводитель местного собрания Семеныч как раз произносил завершающую фразу тоста: «За наши романтические вечера, которые так спаивают коллектив!».

– Вот сейчас тебе старуха выпишет путевку на Канары, романтик ты наш, – спрогнозировал светлое будущее Окулист.

– Ой, Женечка, – просветлел лицом Семеныч. – Присоединяйся со своими милыми друзьями к нам. Выпить за дам, – он посмотрел на Людмилу и сглотнул слюну, – вообще светлое дело.

– Спасибо, сосед, но настойка боярышника для нас – слишком изысканный напиток. Да и напраздновались мы уже выше крыши. Говорят, меня дома друг ждет?

– Да! – Лицо Семеныча расплылось блином по сковородке. – Оч-чень представительный мужчина религиозного свойства.

– А про религиозность откуда знаешь? – полюбопытствовал Окулист.

– Так он, это, в рясе, – почему-то растерялся Семеныч.

Сосед Окулиста был человеком прелюбопытнейшим. Крепко пьющий, он искренне стремился к трезвому образу жизни. Лет пятнадцать он бережно собирал и складывал в своем сарае неподалеку от родной пятиэтажки бутылки и даже пузырьки из-под настойки боярышника. Однажды он их сдал и на вырученные деньги осуществил давнишнюю мечту – сделал себе съемные зубные протезы. Это было настолько грандиозным событием, что Семеныч на радостях даже решил бросить пить. Окулист горячо поддержал эту идею. Вставные челюсти и начало трезвой жизни решили, по старинному русскому обычаю, обмыть. Во время ритуала, выражавшегося в уничтожении несметного количества спиртного, Семеныч баловства ради решил своими вставными зубами попугать соседскую собаку Герасима. Гера оказался не очень адаптированным к юмору и увидев всамделишние зубы в руках Семеныча, воспринял их, как неведомого доселе противника, тут же разжевал их в порошок.

Горе Семеныча было неподдельным. Смысл прожитых лет оказался утраченным. Он ушел в небольшой запой. Выйдя из него, тут же ушел в новый, но уже сознательно, дабы скопить бутылок на новые протезы и, стало быть, на новую трезвую жизнь. Великий философский закон единства и борьбы противоположностей еще раз ярко проявил свою могучую силу.

Собутыльников у Семеныча было много, а вот друзей – только трое: Окулист, губернатор города и президент страны. С двумя последними Семеныч состоял в переписке. На 9 мая они присылали ему как ветерану войны поздравительные открытки с факсимильными подписями. Семеныч по этому поводу одевался во все чистое, выпивал бутылку самогона и приходил с открытками к Окулисту.

– Вот, – смахивая рукавом слезу, говорил он стеснительно и гордо, – Санек и Вовик чиркнули. Я же их, блин, вот такусенькими помню.

– Откуда?! – всякий раз театрально изумлялся Окулист.

– Из ихнего же детства, вот откуда, – непонятно, но проникновенно объяснял сосед. И сам он уже настолько